[Kassal]

=*=
Че — День Космонавтики

Командир корабля, ясноглазый русский парень,
Он улыбку свою всей Вселенной подарил.
Нет, не зря побывал первым в космосе Гагарин —
Он для нас дороги новые открыл!
«Гагаринский марш»

Капитан Андрей Петрович Никшин, отставной пилот первого класса, вдруг неожиданно приглашён был в классы выпускные. В первый раз на его памяти районная школа решила провести открытый урок, посвящённый Дню Космонавтики. Скромная фиолетовая открытка, присланная Никшину, извещала его о том, что на уроке молодые районные дарования будут рассказывать о космосе через призму своего духовного видения. Внизу открытки стояла трогательная приписка: «Явка строго обязательна».
Улыбаясь, Никшин выбирал парадную одежду. Двенадцать лет вдали от противоперегрузочного кресла не пошли его фигуре на пользу — синий парадный мундир морщил в талии, рабочий свитер с яркой эмблемой «Интеркосмоса» отчётливо выделял дефекты осанки. Сам Никшин не придал бы значения таким мелочам, но придирчивая внимательность его жены Олеси заставила отставного пилота пойти на мероприятие в тёмной пиджачной паре, украшенной четырьмя скромными рядами планок на груди и одним-единственным пилотским значком.
— Раз о космосе снова писать начали, — заметил жене Никшин, завязывая галстук, — может, и летать скоро опять начнут. Молодёжь начала понимать это, похоже…
— «Молодёжь», — ответила та с оттенком сарказма в голосе. — Ты, конечно, себя числишь стопроцентным стариком.
— Ну, летать-то мне уже не придётся…
Прихватив с собой ортопедическую трость, Никшин направился в школу пешком. Идти ему сегодня было нетрудно. Лужи сошли, кусты и деревья тронуло первой, едва наметившейся весенней зеленью. У самой школы на газоне одиноко вылез из грязи навстречу солнцу наглый жёлтый одуванчик.
Миновав автомат с чизбургерами, опечатанный по случаю великого поста, Никшин протиснулся в школьный вестибюль. Охранник осмотрел его пропуск, вежливо проводил до лифта: Андрей Петрович поднялся с комфортом на одиннадцатый этаж, прямо в зал собраний. Здесь его встретила полненькая дама чуть старше средних лет, в белом елизаветинском парике с буклями.
— Никшин Андрей, если я не ошибаюсь?
— Очень приятно, — кивнув, согласился с ней пилот.
— Прошу вас пройти со мной. И ведите себя поаккуратнее — дети нервничают. Им может не понравиться выражение вашего лица.
— Простите, я с дороги. Немного побаливают колени, но это пройдёт. Куда можно присесть?
— Садитесь вот туда, — дама показала на возвышение у самой сцены, отгороженное деревянными перилами метровой высоты. — Там ваше место. И постарайтесь, чтобы зрители вас видели. Там вы будете освещены и хорошо заметны. Тросточку вашу под ноги положите. Кстати, хочу сказать вам сразу: урок будут снимать на стерео. Так что постарайтесь не бегать никуда… без нужды.
— А по нужде можно? — хмыкнул Никшин.
Дама в буклях смутилась:
— Вы как маленький! Какая там ещё нужда! И самое главное, помните: нам и нашим воспитанникам нужна тишина.
— О, по тишине я специалист. В космосе её сколько угодно.
— Ну, раз так, идите на место. Я должна ещё встретить почётных гостей, мне некогда.
— Хорошо, хорошо. Не подскажете, как вас зовут?
— Меня зовут Груздеева Селена Мартемьяновна. Лучше запишите. Не дай бог, назовёте в камеру Еленой Мартьяновной или как-нибудь ещё. Всё, идите с богом. Трость уберите…
Он кивнул и побрёл к загородке. За загородкой одиноко стояла узкая школьная скамья из прочного пластика. Сидеть на ней было неудобно и низко. Никшин убрал, как учили, тросточку под колени и вытянул ноги наискось. Так сидеть стало чуть удобнее. В лицо светила яркая прожекторная лампа, но он всё же разглядел, как полутёмный зал наполняется народом. Строго, организованными группами приходили дети и подростки, торжественно вплывали в зал в сопровождении мам и пап аккуратно одетые старшеклассники — творческие звёзды сегодняшнего праздника. За спинами у многих висели гитары. Пытаясь разглядеть среди старшеклассниц самых красивых девушек (Никшин подсознательно уверял себя, что сравнивает их таким образом со своей старшей дочерью), он обратил внимание на странную подробность: у многих молодых людей обоего пола рты были приоткрыты, нижние челюсти тряслись и покачивались при ходьбе. Андрей Петрович хотел крепко обругать в душе молодое поколение за то, что с открытым ртом ворон считают, но передумал и обругал гораздо мягче — за следование, вероятно, глупой и капризной моде.
Пока он раздумывал над этим, на него наскочила Груздеева.
— Ведите себя прилично! Я думала, вы всё же взрослый человек, ответственный, а вы развалились на скамейке, как хулиган! Нас же снимают, нас же в новостях покажут! Это же школа, поймите же вы наконец! Сядьте как положено.
Настроение у Никшина начало понемногу портиться. Он хотел сказать, что пришёл сюда вовсе не для того, чтобы пройти ускоренный курс дрессировки. Однако, подумав о безвольно отвисших ртах, решил, что Селена Мартемьяновна совершенно права. Ему, пилоту, следовало в нынешнее фактически безвоенное время первому подать молодёжи пример бравой выправки. Поэтому он приосанился, подобрал ноги и сел так прямо, как только позволяла пострадавшая в последнем рейсе спина.
— Вот так-то лучше, — удовлетворённо сказал Груздеева. — И помните — соблюдайте тишину. Мы слушаем здесь молодые дарования нашего района.
Она убежала в полутьму. Никшин с трудом нашёл её взглядом — та сидела в первом ряду, предлагала соседям какие-то напитки с автоматической раздаточной тележки. Судя по часам, уже пять минут назад пора было начинать. Помня о необходимости соблюдать тишину, Андрей Петрович достал коммуникатор, отключил. Затем, чтобы не связываться с этим во время урока, заранее проглотил таблетки: ту, которую положено было пить до обеда, и ту, которую положено было пить каждые два часа днём и один раз — ночью.
Свет в зале погас: судя по всему, урок начинался.
На сцену вышла худенькая девушка с короткими каштановыми волосами, босая, с гитарой наперевес. Она объявила, что будет читать стихотворение под названием «Космос». В зале захлопали, ободряя.
Девушка хлопнула ладонью по струнам и начала:

Пробегают твои обьятья,
Как несдержанной ласки стон,
Как удавы, мои заклятья
Оплетают твой вечный сон…

Никшин прислушался, пытаясь оценить поэтическое творение. Если речь в стихах шла о космосе, девушка-поэтесса в его рамках должна была иметь относительный масштаб шварцшильдовской гравитационной аномалии второго или третьего порядка, сравнимой по скрытой массе с ядром приличной галактики. Преобразования, описанные в стихах, требовали колоссальных затрат времени и энергии. Но чем больше Никшин слушал стихотворение, тем больше он склонялся к мысли, что адресатом магических и поэтических обетований выступает здесь самый обыкновенный мужик. Во всяком случае, о космосе до поры до времени в стихах не упоминалось, а такие атрибуты, как «в стуке сердца — презренья жар», указывали скорее на млекопитающее.
До космоса дошло только в пятой строфе:

И уносят тебя, незримы,
Сквозь чреду монотонных дней
Преподобные серафимы
В нежный космос любви моей…

После преподобных серафимов следовала ещё строфа о неминуемой смерти. Затем девушка вновь ударила гитару раскрытой ладонью и сошла со сцены под обиженный плач струн.
— Хлопаем, — скомандовали вполголоса из первого ряда.
Зал дружно захлопал. Поаплодировал и Андрей Петрович, кляня себя за нечувствительность к поэзии.
Второй номер открывался существом неопределённого пола — настолько неопределённого, что оно даже отказалось давать пояснения о своей половой принадлежности, когда кто-то из первого ряда спросил его напрямую. Раздвинув кудри и высвободив рот, существо сказало, что обычно поёт, аккомпанируя себе на укулеле, но тут укулеле как раз лопнуло, и ему придётся читать всё просто так.
Читало оно вроде бы стихи.

Луны — дрянь лысая.
Кто себе лунные яйца высидит?
Какое безумие —
Даже смотреть в окно в полнолуние!
Кто же та тварь,
Что пронизывает лунную хмарь?!
Он, луноход —
Преступник и идиот…

— и так далее. Когда всё кончилось, в зале вновь захлопали по команде, в передних рядах заспорили об «эстетике катастрофы». Никшин по-прежнему не понимал, о чём вообще идёт речь. Радовало главным образом то, что его мнения пока не спрашивали.
Стоило подумать об этом — тотчас прозвучал из первого ряда странный диалог:
— А что об этой поэзии, простите, думает наш районный астронавт?
Голос, задавший вопрос, принадлежал бритоголовому мужчине средних лет. Мужчина сидел в первом ряду и небрежно указывал на Никшина простертой рукой.
— Он пока ещё проникается ритмами, — ответила на это Груздеева, качнув буклями в сторону спрашивавшего. — Вы же понимаете, это совсем другой стиль.
Андрей Петрович мысленно согласился с ней: он и в самом деле привык к другому стилю.
Следующим вышел на сцену подтянутый молодой человек в деловом костюме, с лицом образованного римлянина. Он прочитал короткий, но энергичный фантастический рассказ. В рассказе космос, окружавший Землю, представал злобным и волевым существом, заползавшим ночами в дома, где жили семьи космонавтов, и кравшим души их детей. Рассказ Никшину понравился, несмотря на свою агрессивность. Он с удовольствием похлопал в конце выступления — и обнаружил внезапно, что сделал это зря. Команды хлопать не было.
На сцену взошла Селена Груздеева.
— Я очень рада, что Вася решился наконец-то прочитать нам своё, скажем так, творчество, — сказала она, поджав губы. — Я хотела бы пояснить, что вообще-то это не наш профиль. Мы не занимаемся всей этой фантастикой, всей этой так называемой фэнтези и фантастической литературой. Нас интересуют прежде всего искания духа, человеческого надломанного духа, который ищет покаяния. И вот в этой связи мне хотелось бы представить одну девочку, которая должна стать настоящей звездой нашего сегодняшнего вечера, посвящённого великой, я не побоюсь этого слова — великой трагедии человечества и природы, Дню Космонавтики. Позвольте представить вам Аллу Алёнинскую, поэтессу, прозаика и драматурга, наше школьное сокровище. Она носит в себе драгоценный дар искусства, она — настоящее индиго, и поэтому для нас большая честь учить её, даже, я бы сказала, учиться у неё. Её дар так велик, что она должна была бы учиться, по большому счёту, не у нас, а в особенной школе для особенных, я бы сказала — для альтернативно одарённых детишек. И вот она создала недавно творение, которое она нам сейчас представит. Это творение — тоже особенное. В нём оригинально всё: стиль, сюжет, фантазия. Это смесь поэзии, мистики и прозы, подобной которой никто ещё никогда не пытался создать. Итак, приветствуем звезду сегодняшнего урока, Аллу Алёнинскую с её произведением «Волшебники против космонавтов, или Заклятие Звёздного городка»! Хло-па-ем!!!
Под гром аплодисментов на сцену взобралась миниатюрная брюнетка, раскланявшаяся перед присутствовавшими. На брюнетке было чёрное декольтированное платье, и в вырезе декольте открывалось такое, что Никшин обомлел и застыл на месте. Он старательно попробовал внушить себе, что думает в этот момент о дочери — и не смог. Ханжество было не в его характере.
— Я, — сказала брюнетка, — уже много лет работаю над материалом этого романа. В его основе лежит подлинная история. Но, поскольку весь роман не перескажешь и не издашь, я ограничусь краткой саморецензией. Это солитарное, как уже отмечалось, произведение — первый в истории русской классической литературы метатекст, созданный на аллохтонном для нашей культуры сюжетном материале. Итак, космонавты, которые рассматриваются мировой мифологической культурой как нарушители сакрального запрета, с самого начала собраны воедино магической силой, имя которой в романе не называется, в условное и невидимое на карте место под названием «Звёздный городок»…
Никшин поднял руку.
— Можно уточнение? — попросил он. — Звёздный городок — место абсолютно реальное. Я готов за это поручиться, так как жил и работал там четыре года…
Селена Мартемьяновна, не успевшая ещё покинуть сцену, возмущённо поджала губы:
— Извините, но мы слушаем здесь творчество Аллы, а не какие-то реалии, абсолютно не относящиеся к делу. Мало ли что вы там видели!
— Я попросил бы дать мне несколько слов для комментария после выступления Аллы, — сказал он, поднимая руку.
— Не вижу в этом смысла, — Груздеева пожала плечами. — Вы здесь вообще-то приглашены не для того, чтобы давать комментарии.
Никшина всё же прорвало.
— Простите, а для чего же я вам тогда нужен?
— Для покаяния, — ответила вдруг вместо Селены Мартемьяновны альтернативно одарённая девочка-индиго. — Это день покаяния.
— Что, что? — Никшин привстал.
— День Космонавтики мы отмечаем теперь как день покаяния, — объяснила Алла, прикладывая руку к декольте. — Мы, наше поколение, считаем, что в этот день человек преступил недозволенный порог, заглянув за грань предназначенного ему местообитания. Все трагедии последующих дней — не более чем следствие этой преступной ошибки.
— Вот как? — удивился Никшин. — А что вы скажете о причинах трагедии дней предыдущих?
— Их причиной, как всем известно, был первородный грех. Причём тот же самый грех — любопытство. Не следовало, нарушая запрет, срывать плоды с древа познания. Не следует и тому, кто ползает, обращать взор вверх. Если существа, обитающие там, захотят содрать с себя покров тайны — они сами изберут для этого время, место и способ действия.
Она уверенно повернулась к залу:
— И вот как раз этому посвящена мифологическая часть моего произведения, — торжественно договорила она свою речь.
Никшин тоже поднялся, опираясь на ортопедическую трость. Он на мгновение почувствовал себя ненужным и старым в этом изменившемся мире.
— Чему же вы, — стараясь говорить твёрдым голосом, обратился он к Селене Мартемьяновне, — хотите научить детей на уроке по случаю Дня Космонавтики?
— Ничему, — крикнули из зала.
— Да, — подтвердила Груздеева. — Вы, видимо, неправильно поняли. Мы хотели на этом уроке научить не их, а вас. Научить смирению, любви, покорности, научить видеть красоту. Мы хотели, чтобы вы вместе с нами пришли к покаянию. А наши дети, невинные, непорочные дети, готовы отвести нас к нему. Они — наш свет. Вам всё понятно? — крикнула она в зал.
Никшин поднял гривастую голову; глаза его под высоким лбом вспыхнули упрямым пламенем.
— Мне, знаете ли, каяться пока не в чем… — чётко, раздельно сказал космонавт.
Женщина в буклях отшатнулась от него.
— Это не взрослый разговор, — прошептала она полурастерянно. — Это не серьёзный разговор…
— Это вполне серьёзный разговор, — поправил её Никшин. — Если вы знаете, что такое труд космонавта, вы не будете осквернять его измышленными опусами о покаянии. У меня есть на этот счёт пара историй, которые людям, не покидавшим Земли, покажутся странными сверх меры…
Он заговорил, обращаясь к залу. Говорил он страстно и медленно. Он не учил. Не морализировал. Он просто рассказывал. Аудитории Никшин не боялся: рассказывать он умел. Все космонавты — прирождённые рассказчики, не хуже моряков; семь-восемь месяцев однообразного пути требуют умения умно развлекать друг друга. Пустой болтовне и мелким конфликтам в космосе не место. Безмолвие вакуума требует увесистого и точного слова — такого, что само по себе способно отделить свет от тьмы и твердь от хлябей, чтобы придать плавающему в невесомости космического бытия сознанию реальную и зримую опору. Будет ли интересно молодым? Про космос сейчас редко рассказывают. Пишут ещё меньше. Как будто там, за зеркалом атмосферы, нет места человеческой страсти, настоящей, чистой и сильной!
Его слушали все. Он рассказал всего три истории, три рассказа о схватке человеческой воли с безмолвием иных миров: трагедию, драму и анекдот. Этого хватило. Дети в зале сидели как завороженные. Подростки черкали в коммуникаторах, пытались уловить рассказы в сеть микрофонов. Никшина пытались остановить — и Груздеева, и какой-то мужчина-педагог; зал не дал прервать его. Закончил он ровно за пятнадцать минут: сказалась привычная чёткость речи, уважение ко времени, выработанное на редких и оттого дорогих сердцу сеансах связи с родной планетой.
— Что вы наделали?! — в отчаянии шептала Груздеева. — Это ведь контрольно-показательное мероприятие. У нас комиссия из епархиального управления образования… У нас ведь великий пост… тематический план… покаяние… вторичная психообработка элитной аудитории! Вы всё сорвали! Всё! И зачем? Кому теперь здесь вообще нужен ваш вшивый космос?!
— Я просто хотел сказать им, — ответил Никшин, — что они не те, кто ползают. Им тоже следует обращать взор вверх. Они имеют на это полное право. Несмотря ни на что. Как мы.
Прихватив свою трость, он направился к выходу из зала.
У самого выхода Никшина нагнал тот парень, что читал рассказ про зловещий космос.
— Ещё что-нибудь расскажете? — немного запинаясь, спросил он.
— Обязательно, — кивнул ему Никшин. — Это будет очень полезно, на мой взгляд. Понимаете, для мозга вредна диета. Мозгу для нормального функционирования нужны три гормона: холестерин, адреналин и правда. А вас тут, гляжу, совсем натощак держат. Так что, — он передал парню свой контактный код, — я полностью к вашим услугам. Заходите вечером, в любой день недели.
Их обступила стайка любопытствующих:
— А мне можно?
— И мне?
— И мне? — неожиданно подошла к Никшину Алла Алёнинская. — Мне на самом деле было очень интересно.
Её грубо выдернула из толпы за руку другая девушка: худая, длиннорукая, татуированная.
— Даже думать не смей! — громко прошипела она Алле на ухо. — Как же наши тайные клятвы? Ты просто не сможешь тогда творить! Ведь ты и я…
Никшин тотчас потерял их из виду.
Зато к нему пробилась сквозь толпу та босая девушка, которая читала в начале урока стихи о нежном космосе души. Смущённая и раскрасневшаяся, она протянула Андрею Петровичу маленький букет из жёлтых и синих цветов.
— С Днём Космонавтики, капитан Никшин, — сказала девушка.
И тотчас со всех сторон наперебой послышалось молодое, полное торжественной радости приветствие:
— С Днём Космонавтики!
=*=

Via  RBS_Vader from with-astronotus.livejournal.com/223837.html

И одна бонусная картинка

P. S. Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки:

Марсоход Curiosity перестал отзываться на команды.

Советский марсоход Марс-3 после 40 лет молчания передал на Землю научные данные и благодарность за доставленные запчасти.

Как мы искали Марс-3
habrahabr.ru/post/175827/